"Первый одесский концерт" давно и прочно носит титул одного из самых загадочных среди записей Аркадия Северного. И, наверное, таким уже и останется навсегда.
В общем-то, и по праву. Уже в самом его появлении было нечто мистическое, и народ неспроста придумывал про него столько легенд и мифов. В самом деле – такой стильный концерт по всем статьям должен был появиться не в Питере, а в Одессе, в крайнем случае – в зарубежной одесской диаспоре. И делать его должны были не питерские интеллигенты, ни разу в Одессе и не бывавшие, и не молодые музыканты из советских ВИА, а люди, для которых эта музыка просто совершенно родная. Но вот Провидению было угодно, чтоб всё получилось именно таким нетипичным образом...
Стоит ли удивляться, что и историю такого странного концерта никогда не удавалась толком воссоздать! – видно, карма тайны и мистики распространялась и на все даже самые реальные его аспекты и детали, которые пытались изучать историки жанра. И каждый раз складывалась какая-то противоречивая и совсем негармоничная картина, которую потом приходилось пересоставлять заново, с новыми противоречиями и дисгармонией...
И вот теперь мы дерзнули на очередную попытку постичь Неведомое. Собрав ту доступную информацию, что накопилась на сегодняшний день, данные от всех возможных и невозможных источников, мы по мере способностей попытались их систематизировать и проанализировать... и предлагаем вашему вниманию очередной вариант этой таинственной исторической картины. Учитывая опыт предшествующих попыток, он, разумеется, ни в коей мере не окончательный, да и не может быть окончательным по определению; и в своё время обязательно будет переписан, но на сегодня, 19 марта 2016 года, мы предлагаем вашему вниманию вот такую реконструкцию событий...

* * *

Завязка истории всем хорошо известна – всё закрутилось в конце 1974 года по затее известного ленинградского авантюриста, вдохновителя и организатора, Рудольфа Израилевича Фукса.
В то время он уже несколько лет занимался своим проектом "Аркадий Северный". Может, это звучит и пафосно, но успех сценарных "Программ для Госконцерта" вполне показывал, что это уже не забавы взрослых шалунов, как в памятном 1963 году, а тянет действительно на "проект". Хотя, конечно, и сам Рудольф тогда ещё смутно представлял себе его масштабы и перспективы.
Но, тем не менее, всякие грандиозные идеи и планы ин зайн идише коп уже роились вовсю...
Впрочем, саму-то идею записать Аркадия Северного в сопровождении ансамбля особо оригинальной не назовёшь – в подобном жанре уже были записаны сотни дисков эмигрантской музыки, хорошо известной Р. Фуксу. Да и у нас к тому времени появилось не так уж мало записей блатных песен под ансамбль, хоть и далеко не студийного уровня, но всё равно имевших широкое хождение в магнитиздате. Однако у Фукса была мысль записать Северного не под такое "ВИАшное" сопровождение, которое, в принципе, можно было тогда услышать в каждом ресторане, а под нечто более оригинальное и стильное.
И с этим делом ему тоже особо-то не пришлось ломать голову.
Фукс уже мог убедиться, что Северный наиболее эффектен в одесском жанре, – ну, или скажем точнее: в том жанре, который они с Фуксом считали "одесским"... В данном случае разница была непринципиальная, ибо главное, что народу такое нравилось. Советское официальное искусство тоже приложило к этому делу немало усилий – музыка, которую принято было называть "одесской", по советскому радио никогда не звучала, да и клезмерские мелодии, вышедшие на советских пластинках, можно было пересчитать по пальцам. Что, естественно, только подогревало интерес. И когда нечто подобное мелькало в качестве "муз. иллюстраций" в кино про революцию и Гражданскую, – как, например, целое одесское попурри в "Неуловимых", – это дело всегда воспринималось с восторгом. А уж о магнитиздате нечего и говорить – ленту с записями одесских песен в исполнении Алика Фарбера считал тогда должным иметь в своей фонотеке каждый второй музыкальный вольнодумец. Хоть музыкальное сопровождение там было самое что ни на есть простенькое.
Ну, а Рудольф Фукс на такие культурные запросы советской интеллигенции имел очень даже хороший нюх.
Первым шагом на этом новом творческом пути стала, как все помнят, запись Аркадия под аккордеон и фортепиано в августе 1974 года. Правда, сам Фукс иногда говорил, что там был сделан своего рода "ремейк" на памятную запись 1963 года под "шумовой оркестр". Но не совсем. Тогда половину репертуара всё-таки занимали всякие лирические романсы, а тут, – видимо, таки следуя обозначенной концепции, – прозвучало много песен, уже исполнявшихся Северным в "одесских циклах", то бишь, "музыкальных фельетонах". Но получился ли у них здесь тот самый стиль, к которому стремился Фукс – это вопрос спорный... Как бы там ни было, останавливаться на достигнутом он не собирался. Хотя при всем при том особо широких знакомств в музыкантских кругах у Фукса не было, и неизвестно, что там могло бы получиться у него дальше...
Но вот тут-то Звёзды вдруг и сошлись самым невероятным образом, масть попёрла, и всё стало происходить на редкость складно и удачно....
А началось всё с того, что с Рудольфом Фуксом познакомился Владимир Ефимов – скромный советский служащий из института киноинженеров. Произошло это достаточно банально: Владимир собирал записи эмигрантов с фирменных дисков, и вот один из таких же знакомых меломанов и познакомил его однажды с известным коллекционером и "спекулянтом", а официально – таким же скромным служащим из НИИ "Ленпроект" Рудольфом. Молодые люди быстро нашли общий язык не только на почве музыки, но и всего прочего, чем обычно скрашивают свой досуг простая советская интеллигенция, – так что и здесь всё было просто и обыденно.
Но в один прекрасный день Рудольф познакомил Владимира ещё с одним простым совслужащим, экономистом из "Экспортлеса". Уже достаточно известным в мире магнитиздата как подпольный певец Аркадий Северный...
И, конечно, никто из них троих тогда даже и не подозревал, как грандиозно вырастет эта известность уже совсем через небольшое время. В том числе – и благодаря этому знакомству, на первый взгляд, вроде бы, ничего грандиозного не предвещающему...

Поначалу Ефимов просто стал принимать участие в домашних записях Северного, которые делал Р. Фукс. Писал он тогда на обычный магнитофон "Астра-4", то есть, ещё и попроще, чем фуксовский "Днепр-11". Хотя к тому времени у него имелся уже и другой магнитофон, гораздо круче! Но он пока пребывал в стадии глобальной доработки... А поскольку этому магнитофону вообще предстояло сыграть особую роль во всей нашей истории, то на этом следует остановиться поподробнее.
Итак, помимо "Астры", у Владимира Ефимова в то время был магнитофон "Яуза-10" – первый отечественный ламповый стереоаппарат, выпуск которого был начат в 1961 году, а в 1967 уже и закончен. Вообще-то, есть слух, что у советских людей этот магнитофон не пользовался очень уж большим спросом, потому что для рядового слушателя был дороговат – стоил целых 400 рублей, четыре рядовых зарплаты 60-х годов. А для нерядового меломана, коллекционера, вроде бы, плоховат – до западных аппаратов он всё-таки не дотягивал. Но, как известно, наши отечественные Кулибины умудрялись модернизировать и неплохо настраивать и такую технику. Так произошло и у Ефимова. Один знакомый, прилично разбирающийся в технике, и сам имеющий хорошо настроенную "Яузу", очень рекомендовал ему этот магнитофон. Эра массовой ламповой техники уже подходила к концу, но и Владимира и его "технического руководителя" привлекал именно ламповый звук. И вот Ефимов приобрел в комиссионке эту "Яузу-10", и приступил к её глобальной модернизации.
Тогда он работал в институте киноинженеров на кафедре технологии металлов, а рядом была кафедра звукотехники, и трудившиеся там грамотные ребята-инженеры дали ему настроечные ленты. А кроме того, Владимир приобрел ламповый вольтметр, осциллограф, и ещё кучу необходимых вещей, чтоб всё сделать на серьёзном уровне. Прежде всего "Яуза" была переделана на сквозной канал. Правда, второй ламповый усилитель вмонтировать оказалось затруднительно, так что усилитель был на транзисторах, плата размером сто на сто.
Забегая вперёд, скажем, что это было далеко не всё! – потом Владимир переделал аппарат ещё и под "копир", сделал дополнительные держатели для лент и добавил головку для перезаписи... Можно смело утверждать, что настолько модернизированных "Яуз" в Питере было немного. Впрочем, сделал он это всё несколько позже, уже после исторических записей Северного в "Ленпроекте". Тогда Ефимов работал на "Ленфильме", и в деле конструирования своего супермагнитофона консультировался с тамошними супер-специалистами. Заметим ещё, что потом он ходил с этим агрегатом к С. И. Маклакову, чтобы копировать его оригиналы.
Правда, сам Владимир считал, что компоновку и оформление в этом аппарате ему так и не удалось привести в законченный вид, и поэтому решил всё воплотить и доделать в другом магнитофоне. Следующим был "Маяк-201"... но всё это уже не относится к нашей истории.
В общем, у Ефимова был вот такой чудо-аппарат, сконструированный для перезаписи всяких коллекционных фонограмм. И записывать на него "живьём" он изначально никого не собирался, – напомним, что подпольные "студийные" записи в ту пору ещё и не были особо распространены, это дело в СССР только-только развивалось. И В. Ефимов, конечно, даже не предполагал, что именно ему предстоит внести в него весьма существенный вклад.
Но магнитофон магнитофоном, а главная историческая роль Владимира Ефимова состоялась всё-таки в ином... Именно к нему Рудольф Фукс и обратился однажды с просьбой найти музыкантов для осуществления той самой, овладевшей им грандиозной идеи – записи Аркадия Северного под "одесский оркестр".
Почему к нему? – этого уже и ни Фукс и ни Ефимов точно сказать не могут. Может, Владимир рассказывал Фуксу о том, что у него есть друзья в музыкантском мире, потому что срочную службу в рядах Советской Армии он проходил в Ансамбле песни и пляски Ленинградского военного округа. Кстати, вот и ещё одна случайность – Ефимова, как человека с техническим образованием по специальности звукотехника, могли призвать служить в войска связи, – и не состоялось бы у него тех знакомств, сыгравших решающую роль во всей нашей истории... Но к счастью, Владимир попал обслуживать звуковоспроизводящую аппаратуру в ансамбль ЛенВО.
Может быть, Фукс обращался ещё к кому-нибудь из своих знакомых с аналогичной просьбой, а может, и нет – этого сейчас уже не восстановишь. Но как бы там ни было, Владимир Ефимов получил от него однажды вот такое задание – подобрать музыкантов для записи одесских песен. Именно так оно и прозвучало. Эта творческая концепция, как мы говорили, у Фукса уже была вполне обдумана. Конкретно – Фукс просил найти скрипку, фоно, ударника и гитару. Опыт с аккордеоном, видимо повторять не хотелось, да и "Одесса" однозначно требовала скрипки.
Впрочем, у Владимира Ефимова и не было столь широко круга знакомств среди музыкантов, чтоб кого-то там выбирать специально под эту "концепцию", – и он просто позвонил тому музыканту, которого лучше всех знал, и который первый пришёл на память – знакомому по армейскому ансамблю басисту Володе Васильеву. В то время он уже работал в знаменитом ансамбле "Поющие гитары", а в музыкальном мире Питера был известен под прозвищем "Царь", которое получил от В. Левенштейна – Севы Новгородцева, ещё во время работы в ансамбле "Добры молодцы". "Царь", конечно, увлекался в первую очередь рок-музыкой, но как профессионал, по идее, должен быть уметь играть в любом стиле. Ну, а насколько Васильеву могла оказаться близка и интересна такая "творческая задача", Ефимов в то время особо глубоко не задумывался.

А между тем В. Васильеву подобная музыка была не близка ни с какой стороны, он никогда ею не увлекался, и не занимался, и представление обо всём этом имел самое расплывчатое. По его собственным воспоминаниям, даже его родители никогда не слушали ни блат, ни эмигрантов. А для Владимира, как для и большинства его товарищей, вся подпольщина СССР существовала лишь в виде записей Высоцкого и Галича. В общем, трудно было найти музыкантов, более далёких от нужной Фуксу "одесской музыки", чем эти молодые ребята, полностью увлеченные роком, и пытавшиеся делать что-то подобное хотя бы в формате ВИА, – поскольку официально в советской эстраде никакого рока тогда не существовало. Тем, кто подрабатывал игрой в ресторанах, доводилось хотя бы изредка играть и "блатняк"; ну, а на танцплощадках, где В. Васильев в основном и выступал до своей работы в профессиональном ВИА, ничего подобного никогда не игралось.
Так что предложение В. Ефимова явилось для "Царя" полной неожиданностью. Тем не менее, он довольно уверенно обещал подобрать музыкантов, – и действительно, сделал это достаточно быстро.
Как рассказывал В. Васильев, он сразу же вспомнил про своего хорошего знакомого всё по тому же армейскому Ансамблю песни и пляски – пианиста Александра Резника. Ему-то Одесса была не чужой – до армии Александр успел поработать в ансамбле теплохода "Тарас Шевченко" Черноморского морского пароходства, где приобрёл большой опыт игры в самых разных жанрах. И в армейском ансамбле, как вспоминает В. Васильев, Резник проявил себя не только как виртуоз игры, но и, что самое главное, – как блестящий "стилист". Там было много пианистов, и не только тех, кто может играть лишь по нотам; были там и виртуозы, которые могли сыграть всё, от джаза до классики, – например, знаменитый в будущем Владимир Габай. Но так красочно и оригинально обыгрывать музыкальные темы любого жанра, как это делал Резник, больше не умел почти никто. Правда, Владимир Васильев вспоминал и о другом таком же универсальном виртуозе, Михаиле Аптекмане, – но тогда тот оказался то ли "вне досягаемости", то ли слишком занят – и тогда Владимир обратился к Резнику, работавшему в то время пианистом в ресторане гостиницы "Астория". Это, в общем-то, и стало тем определяющим моментом, благодаря которому и получилась в дальнейшем такая стильная музыка.
Впрочем, не менее удачно у В. Васильева получилось и со скрипкой, которую в соответствии с задуманной концепцией просил Р. Фукс. Тут тоже не пришлось далеко ходить – Васильев вспомнил, что его друг и коллега по "Поющим гитарам", гитарист Семён Шнейдер заканчивал музыкальную школу по классу скрипки. Видимо, как и положено еврейскому мальчику. Насколько он мог быть увлечён клезмером или одесской музыкой, В. Васильев не знал, они с Семёном тогда и не обсуждали особо эту тему, – но тем не менее, выбор оказался так же удачен, и Шнейдер сыграл партию "одесской скрипки" на высоком уровне.
Предложение сыграть "под Одессу" Резник и Шнейдер приняли не то, чтобы с энтузиазмом, но с интересом. Да и сам В. Васильев, совершенно далёкий от такого жанра, говорил, что и ему было интересно попробовать, хоть это и не та музыка, которую захотелось бы играть каждый день. На ударные "Царь" пригласил Юрия Иванова, своего знакомого ещё по школьному ансамблю.
Надо, кстати, заметить, что в это время, в январе 1975 года, в "Поющих гитарах" уже вовсю начались репетиции рок-оперы "Орфей и Эвридика", премьера которой состоялась летом. Но Васильев и Шнейдер, несмотря на загруженность, всё-таки нашли время поучастовавать и в блатном проекте.
В общем, вот так, практически случайно, получилось стопроцентное попадание – судьба, видно, действительно благоволила Рудольфу Фуксу. Ведь в итоге этот сессионный состав молодых музыкантов, занимавшихся в жизни совершенно другим жанром, сыграл так, что потом все слушатели были уверены – это играют люди, которые всю жизнь занимаются такой музыкой, и которая в их жизни и творчестве занимает очень важное место. Действительно, всё было сделано настолько стильно, что могло сложиться только такое впечатление.

Итак, сколоченный "Царём" коллектив 15 января 1975 года собрался на его квартире, – вернее, в комнате в коммуналке на Наличной улице, дом № 7. У Васильева дома было пианино "Красный октябрь", ну и, естественно, усилитель с басовой колонкой для бас-гитары. Остальное пришлось приносить музыкантам. Вскоре Владимир Ефимов привёз сюда на такси и Аркадия Северного. По воспоминаниям Ефимова, встретились они с Аркадием в этот день на квартире одного электрика с улицы Олега Кошевого – Владимира Раменского. Тот был уже почти год знаком с Аркадием, познакомил их Сергей Иванович Маклаков, а незадолго до этой записи Аркадий познакомил с Раменским и Ефимова. И вот с квартиры Раменского все поехали на такси на Наличную, и при этом Раменский взял свой магнитофон какой-то импортной марки. Фукс на записи не присутствовал – и, что интересно, причину этого В. Ефимов называл довольно неопределённо. То ли Фукс в этот день работал, и никак не мог попасть, то ли его и не приглашали, хотели сначала послушать сами, что у них получается... То есть, в любом случае выходит, что к этому мероприятию и не относились, как к полноценному концерту.
О подробностях записи её участникам запомнилось не так уж много. Все собрались, быстро расставились, и за полтора-два часа "чёсом" всё сделали и разбежались. Все куда-то спешили, у всех были дела. Показательно хотя бы то, что за эту "репетицию" ни музыкантам, ни Северному денег не платили. Встретились просто для того, чтоб познакомиться и отыграть несколько вещей. В итоге было записано всего полчаса, – как раз одна сторона катушки диаметром 15 см, с лентой на лавсановой основе. Катушки большего размера "Яуза-10" не вмещала.
Песни для записи подобрал в основном Ефимов, а песню А. Димитриевича "Пропил Ванька" мог включить в репертуар и сам Аркадий – по воспоминаниям Ефимова, он часто слушал у него записи Димитриевича, чтоб, по его собственным словам "набраться вдохновения". Вообще, над репертуаром голову особо не ломали. Однако тут тоже есть один весьма интересный и примечательный момент – ведь именно на этой записи впервые прозвучала песня на стихи присутствовавшего здесь В. Раменского. Никто, конечно, не мог и предполагать, во что это дело в дальнейшем выльется и разовьётся. Что песни на его стихи займут отдельное большое место в творчестве Аркадия Северного, а по большому счёту вырастет всё это вообще в отдельный жанр, доэволюционировавший в итоге до т. н. "Русского шансона" – но избавим наш текст от таких ужасных подробностей.
Как вспоминает В. Ефимов, Раменский сам предложил исполнить песню на свои стихи. Скорее всего, Аркадий был уже хорошо знаком с творениями Раменского, но, к сожалению, точно этого уже не выяснить...
Впрочем, основная роль Раменского на этой записи была всё-таки техническая, – как мы уже говорили, он записывал на второй магнитофон. Действительно, существует ещё одна фонограмма "репетиции", кроме общеизвестной от Ефимова, – она заметно худшего качества, зато на ней, в отличие от ефимовской, присутствуют реплики участников между песнями. В. Ефимов тоже вспоминал, что у Раменского, несмотря на его импортный аппарат, запись получилась хуже. Впрочем, и у самого Ефимова качество записи на модернизированной "Яузе" получилось не особо высоким. Вероятно, тут виновата была не в последнюю очередь плохая акустика маленькой комнаты Васильева.
И вот, хоть это была всего лишь репетиция, и запись длиной только полчаса, но новоиспеченный ансамбль уже получил и собственное имя. В полном соответствии с заявленным жанром – "Бандиты". По крайней мере, так значится на коробке с записью В. Ефимова. Но вот придумали ли такое название сразу на записи, или это было сделано позже – этого сейчас уже никто не помнит. Впрочем, это название в народ не ушло и среди коллекционеров почему-то тоже не прижилось. Хотя само слово "бандиты", надо заметить, в те относительно спокойные времена звучало совсем не так, как теперь, и воспринималось скорее даже юмористически.
Правда, и сама запись "репетиции" не имела широкого хождения ни в народе, ни у коллекционеров, – вероятно, никто её и не пускал в раскат, не считая удачной. Владимир Ефимов вспоминал, что С. И. Маклаков, который, вроде бы, был в числе самых первых слушателей этой записи, охарактеризовал её одним словом – "Дерибас!" Что, в общем-то, и неудивительно – сам Сергей Иваныч практически только что записал первый концерт "Братьев Жемчужных" почти на студийном уровне, на аппарат AKAI-200d. Поэтому качество ефимовской записи его не впечатлило. Конечно, Ефимов давал тогда эту запись не только Маклакову и Фуксу, но сейчас уже, к сожалению, невозможно восстановить все возможные пути первоначального распространения. А ведь это представляет вообще чрезвычайный интерес в отношении всех записей, произведенных тогда, – но увы! – паровоз истории уже давно и безвозвратно увёз нас от тех времён...
Возвращаясь же к несостоявшемуся имени ансамбля, заметим, немного забегая вперёд, что название "Бандиты" значилось у Ефимова на коробке не только с "Репетицией", но и с основным концертом, тем самым "Первым одесским", – однако и вместе с ним название всё равно в тираж не ушло.
Как оценил запись репетиции Рудольф Фукс – история не сохранила, но, по-видимому, огрехи записи его не смутили, а игра музыкантов вполне понравилась. Потому что Рудольф полным ходом продолжил подготовку к осуществлению исторической записи.
Поскольку с ансамблем вопрос уже был решён, Фуксу оставалась только всяческая организационная суета, в первую очередь – с обеспечением помещения, под которое был, естественно, запланирован актовый зал его родного института "Ленпроект". По воспоминаниям самого Рудольфа, особых проблем у него это не вызвало, потому что с заведующим радиорубкой актового зала Леонидом Вруцевичем сотрудничество велось уже давно, ещё с той записи августа 1974 года под аккордеон и фоно. Так что к услугам наших музыкальных подпольщиков оказался зал с хорошей акустикой и концертным роялем, – который, по свидетельству В. Васильева, привёл Александра Резника в полный восторг, потому что был совершенно по-джазовому расстроен в четверть тона.
Да и вообще, Рудольф Фукс был вполне своим человеком в этом актовом зале, поскольку он участвовал в самодеятельном ленпроектовском ансамбле "Сакс и струны", частенько проводившем здесь свои репетиции. Кстати, здесь же нередко выступал и известный бард Евгений Клячкин, работавший в том же "Ленпроекте"; и Вруцевич с Фуксом записывали некоторые его выступления. А партком "Ленпроекта", видимо, не относился к числу тех, что блюли тотальный идеологический контроль за самодеятельностью. В те времена партийные деятели встречались уже самого разного толка – как сталинской закалки, так и вполне либеральные. И поэтому в закоулках развитого социализма могли неожиданно твориться такие дела, которые, по идее, происходить никак были бы не должны.
Вот таким же образом организовалась и запись блатного концерта во вполне солидном советском проектном учреждении, да к тому же и совсем рядом с сакральным местом – музеем Великой Октябрьской Социалистической Революции, что в здании быв. особняка Кшесинской, в котором в 1917 году располагался ЦК РСПДРП(б), и вождь мирового пролетариата неоднократно обращался с балкона с пламенными речами к революционному народу.
В общем, Фуксу с Вруцевичем не составило особого труда организовать в один из выходных дней февраля мероприятие в актовом зале родного института, с приглашением нескольких музыкантов со стороны. Якобы для очередной репетиции музсамодеятельности. Где-то в недрах ленпроектовских архивов должна была храниться и соответствующая разрешительная бумага для вахты, но увы, – найти этот исторический документ теперь уже совершенно нереально...

Итак, в одно из февральских воскресений и началось это событие, позже вошедшее в историю, как "Первый Одесский концерт" Аркадия Северного...
Вероятнее всего, это было 16-го числа, – впрочем, в отношении точности даты есть небольшие сомнения, о которых будет рассказано ниже. В общем, в этот воскресный день вся компания в назначенное время, около 11 утра, собралась у станции метро "Горьковская", откуда по стройным аллеям парка Ленина всего пять минут хода до площади Революции, где возвышался грандиозный сталинский ампир "Ленпроекта".
Сложности начались с самого начала – Владимир Васильев опоздал на 2 часа, и остальным участникам пришлось его ждать в вестибюле метро – на улице было холодно. Как говорил по этому поводу Рудольф Фукс – "Все евреи пришли, а русского нет! Васильева следующий раз будем приглашать на три часа раньше, чтобы пришёл вовремя..." Впрочем, причина у "Царя", как он сам вспоминает, была вполне уважительная – он с утра был на репетиции "Орфея и Эвридики", откуда уйти никак не мог.
Сам Фукс подъехал к метро на машине – у него тогда были "Жигули" первой модели, – а вот Ефимов свой громоздкий аппарат и микрофоны вёз на общественном транспорте от своего дома на шоссе Революции. Что ж, это тоже было символично – маршрут от шоссе Революции до площади Революции. А когда, наконец, дождались Васильева, и добрались до "Ленпроекта", всё это добро, плюс ещё и ударную установку, поскольку Ю. Иванов принес свои барабаны, – пришлось тащить на 7-й этаж, где и был актовый зал.
И вот тут всплывает одна любопытная деталь, грозящая начисто порушить один из прочно устоявшихся канонов истории "Первого одесского"! Как всем давным-давно известно из рассказов Рудольфа Фукса, запись производилась на три магнитофона: "Днепр" самого Рудольфа, ленпроектовский магнитофон "Тембр" Вруцевича, и стерео-"Яузу" Ефимова. Исходя из этого предполагалось и наличие трех фонограмм: стерео от Ефимова, моно от Фукса, и ещё одной от Вруцевича, – тоже моно, потому как стерео магнитофонов "Тембр" в ту пору, вроде бы, ещё не было (стереофонический "Тембр-2М" начал выпускаться только с 1977 года). Однако в дальнейшем моно-фонограмма была широко известна только в одном варианте, о втором же никаких достоверных сведений не было. Ну, а поскольку основным организатором записи был Р. Фукс, эту известную фонограмму и повелось считать именно фуксовской.
Но Владимиру Ефимову совершенно не запомнилось, что во время той самой транспортировки аппаратуры от метро до 7-го этажа Ленпроекта, где-то засветился бы фуксовский "Днепр"! И в дальнейшем, во время записи, Фукс активно руководил процессом, сидя в зале, а сам на магнитофон, вроде бы, ничего не писал...
Однако поскольку жизнь уже приучила нас относиться с осторожностью ко всем подобным историческим сенсациям, то прежде чем делать выводы, следует учесть ещё несколько моментов.
В принципе, Фукс мог привезти свой магнитофон заранее, и поставить в радиорубке у Вруцевича, параллельно с "Тембром". Ефимов, по его собственным словам, в рубку к Вруцевичу не заглядывал, но в то же время говорил, что на записи, вроде бы, было два "Тембра"... И вот что особенно интересно! – в своих нынешних рассказах Рудольф Фукс говорит, что у него в то время тоже был магнитофон "Тембр", а не "Днепр"! В принципе, рассказы о записи "Первого одесского" на "Днепр" с самого начала вызывали некоторое недоумение. Всё-таки в 1975 году это был уже совсем архаичный магнитофон, не говоря уж о том, что громоздкий и неудобный. Но, с другой стороны, известно, что многие меломаны начала 70-х действительно довольно долгое время держались за "Днепры", так как первые транзисторные модели советских магнитофонов заметно уступали в звуке. К тому же было хорошо известно, что все гитарники Северного Фукс действительно писал на "Днепр".
Но даже если там действительно было два "Тембра", то монофонограммы на них всё равно должны были получиться идентичными – потому что микрофонов больше не было, и писать можно было лишь параллельно. Единственное, что одна фонограмма могла оказаться длиннее из-за разной ленты, – в самом деле, сейчас известны фрагменты монофонограммы с песнями, которых не было ни на ефимовской стереозаписи, ни на той моно, что имела широкое хождение по Союзу. К этому мы ещё вернёмся чуть позже. Но это тоже никак не доказывает наличие третьей фонограммы, потому что исходно запись в моно могла быть и одна, а тиражировалась она с сокращённой копии... Ни опровергнуть, ни подтвердить это пока невозможно. И как теперь интерпретировать эти противоречивые рассказы очевидцев – одному Богу известно...
Владимир Ефимов считает, что монофонограмма была одна, а копию для Фукса писал Вруцевич. Потом Ефимов брал у Фукса эту фонограмму, чтобы сравнить со своей, и она ему не понравилась – там были слишком перегружены низы в некоторых песнях. На известной ныне монофонограмме так и есть. А иную никто пока целиком не слышал... И поскольку добавить тут больше нечего, а делать выводы пока ещё не из чего, остаётся только сказать шаблонные слова – что мы не ставим на этом точку, оставим эту историческую загадку кладоискателям, и т.д. и т.п...

А пока вернёмся в актовый зал Ленпроекта. Итак, доставленную аппаратуру надо было ещё расставить и подключить. В зале уже были поставленные Вруцевичем ленпроектовские микрофоны и гитарный усилитель-комбик. Владимир Ефимов установил свою гордость, – качественный микрофон, взятый напрокат по месту работы на "Ленфильме". С микрофоном, кстати, тоже связана любопытная и непонятная деталь – сам Ефимов неоднократно говорил, что это был конденсаторный микрофон 19А-9, и поставлен он был естественно, на самый ответственный участок – на вокал. В то же время на фотографиях с концерта запечатлено два микрофона внешне очень похожих на 19А-9, а на вокал поставлен (насколько позволяет судить качество фотографий) ленточный МЛ-16, как раз очень качественный микрофон. Он также должен был захватывать и инструменты – ударник и скрипку. Бас-гитара и электрогитара были подключены к "комбику" с большим динамиком, и звук с этого динамика брался через этот же микрофон. Гитары В. Васильев и С. Шнейдер, разумеется, принесли с собой. Кстати, у Васильева тогда была болгарская бас-гитара "Орфей", приобретённая ещё в 1968 году, на которой он играет и до сих пор.
Второй микрофон, – который Ефимов приобрёл у Фукса, – поставили к роялю. Вруцевич писал на свои микрофоны, (возможно, у него и были 19А-9) и поставил их так же. В общем, микрофоны распределили по каналам не особо мудрствуя: в одном – голос и инструменты, в другом – фоно. Стереозапись на непрофессиональных студиях примерно таким образом и осуществлялась в те времена. Тем более, что даже никакого микшерского пульта у наших звукорежиссёров не было.
Правда, следует заметить, что расстановка микрофонов, запечатлённая на фото, может и не соответствовать первоначальной. И она вызывает целый ряд вопросов, которые ещё надо будет изучать в дальнейшем.
Расстановкой инструментов и микрофонов руководил лично В. Ефимов, как дипломированный звукотехник. Не обошлось и без сложностей – звук барабанов оказался слишком сильным, и барабанщика пришлось отодвигать к самой стене. Но вот, наконец, всё расставлено и настроено, и можно начинать запись...
Итак...
– Ну что ж ты меня не узнал, что ли? Я же ж Аркадий Северный!
Да, именно так начиналась фонограмма, больше всего известная на просторах Союза ССР. И, казалось бы, это вполне логично, что концерт начинается именно такими словами – блатной артист представляется публике...
Однако так начиналась фонограмма, пошедшая в раскат от Н. Г. Рышкова. А на фонограмме В. Ефимова Северный начинает свой концерт, обращаясь к публике совсем с другими словами:
– Ну шо ты свистишь? Если б я не был в Санкт-Петербурге, я бы тебе сказал, шо свисти-таки в болт. Там дырка есть. А я-таки в Одессе, и поэтому я могу спеть тебе только песню...
Николай Гаврилович, скопировав фонограмму Ефимова, переставил эти слова и следующую за ними песню "В Одессе я родился" в самый конец.
Но сделал он это вовсе не из художественных соображений, не потому, что фраза "Я же ж Аркадий Северный" показалась ему более подходящей. Просто вступление про болт и песня "В Одессе я родился" на той ленте, которую Ефимов дал переписать Рышкову, были в значительно худшем качестве, да к тому же ещё и моно. Рышков, видимо, не хотел, чтоб товарная фонограмма начиналась с такого фуфла, и задвинул её в самый конец, вроде как бонусом для ценителей полных вариантов. Впрочем, его фонограмма всё равно получилась не полной, но об этом речь впереди.
А вообще, конечно, очень жаль, что эта песня на растиражированную фонограмму не попала в хорошем качестве. Ведь именно в ней Семён Шнейдер сделал свой знаменитый запил на скрипке, так восхитивший Рудольфа Фукса...
Но отчего ж так получилось с записью начала концерта?
Наверное, если бы Владимир Ефимов знал, как сильно будет волновать этот вопрос исследователей через сорок лет, он бы не стал делать того, что сделал; но тогда молодой звукорежиссёр относился ко всему легко и просто... Ему не понравилось, как у него записалась эта песня, и он, не долго думая, сделал копию, где поверх своего оригинального стерео переписал эту песню с фуксовской моно. Качество получилось заметно ниже, но Ефимов считал, что в стереоварианте эта песня была у него ещё хуже...
И вот в распоряжении Рышкова по каким-то причинам оказалась именно эта копия концерта. Что это были за "причины" – на данный момент выяснить не удалось. Но факт остается фактом – именно с подачи Н. Г. Рышкова копии концерта и разлетелись по стране с этими "моновариантами". И почти все коллекционеры не один десяток лет так и считали, что вступление и первая песня были записаны в моно. И ломали головы – почему так произошло. Хотя сейчас уже точно известен по крайней мере один вариант песни "В Одессе я родился" в стерео, но все эти годы он не был широко известным.
Так что по крайней мере одну копию со стереовариантом этой песни В. Ефимов успел кому-то сделать! Она нашлась совершенно случайно, и сейчас уже и сам Ефимов, увы, не может внести ясность в этот вопрос... Вроде, вскоре после записи он давал свой оригинал на перезапись С. И. Маклакову, но от Маклакова потом никогда не поступало копий со стереовариантом песни... Впрочем, вопросы раската концерта – это отдельная тема, и мы к ней ещё вернёмся в соответствующем месте.
А в актовом зале "Ленпроекта" запись продолжалась своим чередом. Здесь уже всё было основательней и серьёзней, чем на репетиции. Фукс заранее составил сценарий, Ефимов написал на листках тексты подобранных песен. В каждой песне Фукс четко распределял "роли", ставил задачи и т.д. Музыканты каждую вещь играли не с ходу, а заранее проигрывали материал. И даже Северному пришлось не только импровизировать, по своему обыкновению, а тоже вникать в исполняемый номер.
Все "цитаты-аллюзии" на известные мелодии (например – "Песенка о весёлом ветре" в проигрышах в "Жил я в шумном городе Одесса", или музыкальное вступление к пахмутовской "Песня остается с человеком", сыгранное перед песней "Помню я") – рождались, как вспоминал В. Васильев, экспромтом. Кто именно был автором этих творческих шуток – сегодня уже не вспомнить.
Сначала было записано только около 30 минут. В. Ефимов записывал эту часть уже не на советскую ленту "Свема" А4407-6Б, как "репетицию", а на фирменную ОRWО-121 – ленту толщиной 27 мкм, которой хватало на 30 минут звучания каждой стороны 12-сантиметровой катушки. В те времена такая лента была крайне дефицитным товаром, и достать её в обычном магазине было вообще невозможно, надо было искать в комиссионке на Апрашке, или на толкучке в Автово, на Краснопутиловской. Притом и стоила она достаточно дорого. Но ради такого мероприятия можно было и потратиться на фирменную ленту. Частоты, которые получились на "Свеме", не вполне удовлетворяли Ефимова. Как он сам говорил – "низы и так пропишутся, а для хороших верхов нужна хорошая лента".
А вот что было дальше, после того, как записали одну сторону ORWO, – эта история очень долгое время оставалась неясной и спорной. Сведения были крайне противоречивы, и мнения, соответственно, – тоже... Дело в том, что Рудольф Фукс и Владимир Ефимов приводили разную информацию о количестве сеансов записи: Фукс говорил, что всё писалось за один раз, а Ефимов – что за несколько, то ли за два, а то ли даже за три. На основании этих рассказов в своё время даже было предложено выделить гипотетический "Концерт в Ленпроекте", записанный через неделю после известной фонограммы, в который отнесли несколько последних песен этой записи, вроде бы, отличающихся звучанием. Впрочем, эта версия вызывала сомнения уже с самого начала – некоторая разница там отмечалась в музыкальной стилистике и в инструментальном составе, а звуковая панорама оставалась такой же, как и на всех предшествующих песнях. А это могло быть лишь в том случае, если вся аппаратура целую неделю стояла в неприкосновенности. Что в условиях актового зала советского учреждения было бы практически нереально.
А вот первый 30-минутный сеанс считался записанным в один день с последующим, – хотя там-то звук действительно сильно отличался! Однако, исходя из рассказов Ефимова это было объяснено так: после того, как закончилась 30-минутная сторона бобины, Владимир переставил микрофоны. В принципе, зная склонность В. Ефимова к звуковым экспериментам, это было вполне объяснимо. Таким образом, звук значительно поменялся. А изменения в аккомпанементе (отсутствие ударника в следующем фрагменте записи) тоже нашло подтверждение в рассказах Фукса и Ефимова. Оказывается, ударник куда-то спешил, и ушёл с записи. Поэтому дальше отбивать ритм взялся сам Аркадий, при помощи лежащей на стуле газеты...
Правда, был небольшой нюанс – эту историю Рудольф Фукс рассказывал неоднократно, но по-разному: иногда звучало, что "ударник ушёл", а иногда – что "ударник не пришёл"... В контексте всего прочего на эту разницу особо внимания и не обращали. И, как теперь выяснилось, – зря...
В общем, такая "картина мира" постепенно сложилась в отношении истории "Первого Одесского"; к "двум сеансам", и к существованию "Концерта в Ленпроекте" многие стали относится скептически, и не без оснований. Но вот последние рассказы Фукса и Ефимова неожиданно заставили взглянуть на всё это дело несколько по-другому. И всё вдруг оказалось куда проще, и встало на свои места.
А беда оказалась в том, что рассказы очевидцев были и изначально не вполне точны, да к тому же оказались неверно интерпретированными. Взять хотя бы вопрос с количеством сеансов записи – тут сразу видно, насколько глубоко там всё было запущено... Ведь сеансов действительно было три! Ефимов ничуть не ошибался, когда говорил об этом . Просто "репетицию" он тоже считал сеансом – что по своему и логично, потому что на одной ленте с нею разместился и фрагмент основного концерта – о чем речь будет чуть ниже.
И тогда весь вопрос оставался в том, как распределилась по сеансам остальная запись... И вот рассказы Фукса и Ефимова, – причём, независимые друг от друга! – вдруг дали этому простое и ясное объяснение. В первый день в "Ленпроекте" было записано только 30 минут – одна сторона ленты ОRWО, при участии в аккомпанементе ударника. Больше записать не получилось – из-за опоздания Васильева было потеряно слишком много времени, и никто больше задерживаться не мог.
Всё остальное писалось через неделю, – то есть, ударник не уходил с записи, а просто не пришёл на следующую – как и говорил когда-то Фукс. А Ефимов не менял коммутацию микрофонов, и не переставлял их во время записи, а просто сделал всё по-другому во время нового сеанса. Так, наконец, сложился этот исторический пазл – без нужды притягивать сюда мифологическую "запись в Ленпроекте", и без насильственного сопряжения деталей, чтоб втиснуть всё в гипотезу об одном-единственном сеансе записи...
Закончился этот первый сеанс, как известно, на песне "Мой приятель студент"; причём, музыкальный проигрыш в конце – в качестве которого использовали знаменитую хасидскую мелодию "Hevenu Shalom аleichem", – на монофонограмме уместился полностью, а вот у В. Ефимова – нет. И что интересно, тут запечатлелась одна характерная особенность ленты ОRWО – ракорд в её конце приклеивался не прямым вертикальным стыком, а по косой линии. Соответственно, и запись, доходя до этого места, не обрывалась резко, а затухала, как при микшировании. Что как раз и можно услышать в конце фонограммы Ефимова, хоть и не особо чётко – уровень записи тоже был явно уменьшен оператором.

Ну, а через неделю, 23 февраля, в этом же актовом зале "Ленпроекта" состоялся заключительный сеанс записи "Первого одесского концерта". С датой, впрочем, есть небольшой нюанс. В рассказах про запись концерта В. Ефимов уверенно называл именно её, а вот к какому сеансу записи следовало бы отнести 23 февраля – это вопрос неоднозначный... Скорее всего, именно ко второму, а первый датировать, соответственно, 16 февраля; но стопроцентных оснований всё-таки нет, и поэтому где-то в анналах рабочих гипотез надо оставить и вариант с датами 23 февраля и 2 марта. Ибо, как показывает история, слишком многое из того мы уже объявляли "окончательным", потом приходилось опровергать...
На этот раз всё обошлось без опозданий, времени на запись было больше, но начали её всё равно лишь после полудня. Тем более, что всю аппаратуру надо было подключать заново. И тут, как уже говорилось, Владимир Ефимов расположил микрофоны совсем по-другому, даже поменяв каналы местами, и к тому же подключил параллельно ещё один микрофон... Ну, а что было дальше – всем хорошо известно, и до сих пор вызывает неоднозначную реакцию в среде любителей жанра. Реплики, которые подавал Ефимов в этот микрофон во время записи, по мнению подавляющего большинства, оказались совершенно излишни. Как выразился Рудольф Фукс – "только портил фонограмму". Однако в своё оправдание В. Ефимов приводит вполне резонный аргумент: писали-то это всё для себя. Он думал таким образом оживить концерт, хотел попробовать "разный звук".
Произошли изменения и в аккомпанементе – на эту запись барабанщик Ю. Иванов не смог придти, и пришлось обходиться без него.
Конечно, звучание ансамбля без ударника должно было стать беднее, но Р. Фуксу пришлось с этим мириться, не отменять же из-за этого запланированное и подготовленное мероприятие. К тому же, главную фишку – "одесский" стиль обеспечивали всё-таки в первую очередь скрипка и фоно, а не ударник. Впрочем, для того чтобы какой-то ритм всё-таки звучал, решено было отбивать его хотя бы подручными средствами – для чего Аркадий использовал лежащую на стуле газету. Кто придумал такой ход, участники уже точно не помнят, но, скорее всего, сам Северный. Правда, стучал газетой он не так уж долго, вскоре забросил и ее, но на стильности музыки, которую в тот день выдавал наш "староодесский" ансамбль молодых питерских музыкантов, это практически не сказалось.
Кстати, пару слов надо сказать о том, откуда же могла взяться версия об "ушедшем ударнике". Это, конечно, только предположение, но всё-таки... В общем, на записи концерта "Памяти Кости-аккордеониста", состоявшегося, как известно, через год с небольшим после этой записи, почти с тем же составом музыкантов, в последней части тоже отсутствует аккомпанемент ударных! Можно допустить, что как раз тогда ударник и ушёл до окончания концерта, а в воспоминаниях очевидцев эти схожие эпизоды и наложились один на другой...
О подробностях записи участники тоже помнят совсем немного, но в рассказах есть весьма интересные детали. Например, В. Ефимов вспоминал, что в зале никаких зрителей не было, но в какой-то момент зашёл человек в погонах. Сказал что просто хочет послушать, и вскоре ушёл... Откуда взялся человек в погонах в выходной день в проектном институте? кем он был? может, просто работник охраны "Ленпроекта", и "погоны" были чисто условные? и было ли это вообще именно на этом концерте? – увы, этого мы уже никогда не узнаем...
Писали концерт, по воспоминаниям В. Ефимова, до самого вечера, потому что тут как и на предыдущем сеансе, всё делалось не с ходу, а с предварительными прогонами. А вот сколько всего песен тогда было сыграно и записано – этого Владимир, увы, не помнит. По его рассказам, записывал он не все песни, – когда песня звучала, по его мнению, неудачно, он просто не писал ее, и отматывал ленту назад. Но дело в том, что Ефимов так поступал не только на этом концерте, но и на "памяти Кости", и теперь восстановить детали, конечно, уже невозможно. А между тем, точно известно, что на этом концерте песен звучало больше, чем известно по ефимовской фонограмме, и часть из них даже сохранилась в монофонических записях – но, к сожалению, общественному достоянию сейчас доступны лишь их фрагменты.
Второй стороны ленты ORWO хватило до песни "Чёрная моль", причём в самый притык – лента закончилась на самых финальных аккордах песни. Больше фирменной ORWO у Ефимова не было... Оставшуюся часть концерта пришлось писать на "Свему", на вторую сторону той бобины, где была записана "репетиция". АЧХ этой ленты отличалась от ORWO, и звук этой части концерта, соответственно, тоже имеет отличия.
Такое вот было распределение частей записи по дням и по лентам, – причина той самой неоднородности звучания, которая в будущем будет вызывать много недоумения, и порождать самые разные версии у историков...
Репертуар этой записи был подобран, разумеется, тоже Рудольфом Фуксом, причём, кроме песен, соответствующих "одесской" стилистике, он под занавес включил сюда ещё и песню собственного сочинения "Люблю я сорок градусов". Она изрядно выбивалась из стиля, но зато в ней музыканты смогли от души продемонстрировать своё умение играть в современных ритмах полузапретного рока.
После этого в записи уже не звучит фортепиано – у Александра Резника были какие-то срочные дела, он не смог больше принимать участие, и ушёл. Вспоминают, что уйти он собирался и раньше, но его уговаривали остаться. И вот, хоть до конца ленты оставалось уже совсем немного, Резник ушёл. Без него отыграли длинную композицию на темы песни "Постой, паровоз", в самых разных вариациях... но лента всё равно ещё оставалась, и Северный по своей инициативе начал петь "Клён ты мой опавший". Правда, ленты хватило уже не на много.
На этом историческая запись "Первого одесского концерта" завершилась.

Однако после окончания записи, – когда участники, как уж положено, выпили за успех состоявшегося мероприятия, – Владимир Ефимов сделал ещё и фотографии. Они всем хорошо известны. Долгое время были сомнения, к какому концерту их относить – Рудольф Фукс говорил про театрализованный прикид Аркадия в канотье и тельняшке применительно и к этому концерту, и к "Памяти Кости", – который им и задумывался как театральное действо, причём, со зрителями, хоть и небольшим числом. А тут, вроде бы, Аркадию и не перед кем было щеголять такими изысками. Разве что, это могло ему быть нужно для вдохновения... Но как бы там ни было, Владимир Ефимов совершенно определённо говорит, что фотосъёмку он производил на этом концерте. А вот на "Памяти Кости" фотоаппарат даже и не брал. То же самое вспоминал и В. Васильев.
Кстати, надо заметить, что съёмка производилась тут не только после записи, но и в её процессе, – это явствует из того, что Александр Резник присутствует на части фотографий, там где участники запечатлены на сцене. Правда, снималось это всё, конечно, в паузах между песнями, а не во время исполнения, и снимки явно постановочные. А вот на последующих снимках, где участники запечатлены не на сцене, а в зале, Резника уже нет.
С фотосъёмкой связана и ещё одна интересная деталь – В. Ефимов говорил, что эти постановочные снимки делались не просто для домашних архивов, а с прицелом на то, чтоб потом их можно было наклеивать на коробки с копиями ленты! То есть, солидно, как у фирмы... И музыкантов ничуть не смутило такое пренебрежение к конспирации; впрочем, по свидетельству В. Васильева, они не особо думали о таких вещах и тогда, когда соглашались на участие в подобном мероприятии.
Объяснять это можно, конечно, по-разному... С одной стороны, в реальности за такие художества им грозили разве что воспитательные беседы по линии ВЛКСМ, с другой – "карьерные" осложнения в будущем тоже нельзя было исключать... Но по молодости людям всё-таки свойственно относиться к таким делам достаточно беззаботно. Да и реальность развитого социализма была такова, что, как мы уже говорили, там частенько творились такие дела, которые, по идее, твориться ну никак были не должны. Наверное, так. У многих, правда, напросится сюда и ещё одно, весьма занятное объяснение... но зачем мы будем говорить о том, чего не знаем. И никогда уже не узнаем.

Ну, а запечатлённый в ферромагните концерт зажил уже своей жизнью, и пошёл вовсю гулять по магнитофонам Страны Советов.
Разошёлся он очень быстро, но подробности первоначального раската, как мы уже сокрушались выше, сейчас вряд ли восстановишь... Р. Фукс не помнит точно, кому первому сделал копии, но, вроде бы, киевлянам. В. Ефимов давал свой оригинал С. И. Маклакову, а Н. Г. Рышкову он дал свою стереофонограмму на перезапись только 2 мая 1975 года. То есть, уже даже после того, как был записан концерт Северного с "Братьями Жемчужными". И, видимо, уже от Рышкова эта фонограмма и разлетелась по фонотекам Союза, и наиболее известна она именно в том виде, какой придал ей Николай Гаврилович – с переставленной в конец песней "В Одессе я родился", без недопетой песни "Клён ты мой опавший", и со смикшированным в моно вступлением к песне "Гром прогремел". Кстати, насчёт последнего тоже нет полной ясности – было ли так на копии от Ефимова, или это сделал сам Рышков.
Но и монофонограмма концерта тоже поимела широкое хождение, и притом в разных, довольно интересных вариантах, но это дело уже дальнейших исследований.
В общем, концерт разошёлся по стране, приобретая огромную популярность, и возбуждая в народе самые цветистые фантазии. Кто бы уже поверил, что это играли никакие не старые одесситы и не эмигранты, а молодые ленинградцы! И даже среди коллекционеров история записи стремительно мифологизировалась. Достаточно глянуть уже на один только список названий, под которыми он имел хождение: "Первый одесский концерт", "Второй одесский концерт", "Концерт №2 с ансамблем "Бандиты", "Первый одесский концерт с ансамблем "Четыре брата и лопата", "Аркадий Северный and his piano Sasha Resnik with violin Sema"... Это уже не считая совсем изысканных вариантов вроде "Фартового яда", как назвал концерт С. И. Маклаков, взяв такой вариант названия песни, написанный у В. Ефимова... Да что там названия! Обо всём, что было потом рассказано про историю этого концерта, теперь уж без слёз и не вспомнишь. Или без смеха...
Но время идёт, и, постепенно отходя от всех старых мифов и заблуждений, по мере сил мы пытаемся всё-таки воссоздать историю этого знаменитого концерта.
А насколько оно удалось в рамках этой статьи – покажет, опять-таки, только время.

© Составлено по материалам бесед с В. В. Ефимовым, В. Б. Васильевым и Р. И. Фуксом,
февраль – март 2016 г.
Ю. Алексеев (Калининград)
Д. Петров (СПб–Kirjamo)

Post scriptum
Осенью того же самого 1975 года в одном из дворов северной окраины Ленинграда эту запись услышал один не вполне нормальный школьник, повёрнутый на всех запретных в СССР темах, и на блатной музыке – в том числе... И поскольку эта мания у него зашла уже очень далеко, то ошеломляющее впечатление от "Первого одесского" окончательно ввергло подростка в пучину контркультурного нонконформизма, и сделало процесс необратимым.
И вот уже 40 лет с тех пор он всё думает и думает об этих чудесных делах.
И 30 лет всё пишет, и пишет.
И пишет, и пишет.
И Бог его знает, когда он напишет...